ПРАЗДНИКИ И КУЛЬТЫ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Главная   О проекте   Источники   Историография   Календарь   Ритуалы   Библиография   Ссылки

Историография

Пестрые образы праздника, созданные учеными, должны были бы, как представляется, естественным образом группироваться вокруг двух моделей. Согласно первой (ее пропагандировали историки, положительно оценивавшие революцию), праздник – это прежде всего величественное движение народных масс, их безмятежная торжественность, мирное заполнение открытого пространства, обретение свободы. Такова была точка зрения Мишле; так думал и Дюркгейм. Вторая модель, широко принятая среди ученых, которые к революции относились враждебно, является зеркальным отражением первой. В соответствии с ней народные массы, принимающие участие в празднествах, шагают церемониальным маршем, безропотно подчиняясь палочке невидимого дирижера; даже в пространстве есть что-то принужденное, едва ли не противоречивое закону; все дышит несвободой.

Однако принимать подобную строгую дихотомию за нечто реально существующее можно лишь по невнимательности. Дело в том, что все историки (каким бы ни было их суждение о революции) сходятся во мнении, что революционные праздники, за исключением торжеств Федерации, - это одна сплошная неудача. Они чрезвычайно от уважительного и полного тонких оттенков взгляда, которого придерживался Мишле, и, даже благосклонно относясь к революции, они с презрением отворачиваются от праздников. Это предубеждение разделял и Кине: он был уверен, что недостаток воображения, свойственный романским народам, сказался в однообразии праздников. Твердолобая приверженность застывшей форме характерна для торжеств революционной эпохи: ей, собственно, и объясняется обращение к опостылевшей всем мифологии, к неоклассическим формам (Сон, склонившийся над надгробиями; Разум, вознесшийся на алтарь). Культ Разума еще сохраняет нечто грубоватое, наивно-народное, но в культе Верховного Существа этих черт нет и в помине, о чем свидетельствует составленная Давидом жесткая программа праздника, где указан “момент, когда матери должны улыбнуться детям, старики – подросткам и внукам”. Кине склонен полагать, что сменявшие друг друга праздники постепенно вытесняли идею свободы.[1]

В отечественной историографии история культов и праздников французской революции исследовалась преимущественно в двух направлениях. Первое направление раскрывало тему в рамках работ по истории церкви  и религиозной мысли времен Французской революции; второе делало акцент на истории повседневности.

В рамках первого историографического направления рубежом стал 1917 год.. Главным тезисом дореволюционной историографии, представленной работами В. К. Недзвецкого[2] и М. С. Попова[3], стала идея о том, что «революция началась  с провозглашения  светлого принципа свободы,  но пришла к печальному заключению  о необходимости ограничений ее и даже к нетерпимости  в вопросах религии»[4]. Внимание в этих работах уделялось  прежде всего истории культов Французской революции, освещение которых давалось на фоне борьбы с католической церковью; при описании, как правило, оценки либо отсутствовали, либо склонялись к порицанию методов насаждения нового мировоззрения. Особняком в этом ряду стоит монография А. А. Матвеевой, целиком посвященная  празднику Верховного существа. Публикуя ряд источников, Матвеева ставила задачу проследить не столько религиозные перипетии эпохи, сколько восстановить повседневность: «собрать по возможности все документы,  относящиеся к празднику Верховного существа,  выфяснить и определить относительную ценность каждого из этих документов и при помощи тех из них,  которые окажутся наиболее заслуживающими доверия, нарисовать со всей  возможной полнотой и точностью картину этого дня»[5].

В историографии советского периода доминирующим стал тезис о том, что «католическая церковь всегда  была преградой на пути к счастью  и прогрессу человечества»[6]. Борьба с религией оценивалась как прогрессивная; порой подчеркивалась агрессивная роль католической церкви: «толчок к дехристианизации был дан Вандеей, где католицизм выступил  в своем кровавом обличье»[7]. Особое внимание при этом уделялось методам проведения новых культов в жизнь: реформе календаря, праздникам и шествиям. В брошюрке И. Вороницына, выпущенной в издательстве «Атеист», подчеркивалась воспитательная  функция нового календаря, призванного сформировать новый тип мировоззрения нации[8]. В работе Л. В. Гичгольда особое внимание уделялось песням и гимнам Французской революции[9]. И. Н. Калитина проанализировала художественную эволюцию праздника Французской революции как особого вида зрелищного искусства[10]. Нередко проводились и исторические параллели. Так, в статье Ю. А. Лимонова выстраивались прямые аналогии праздников Французской революции с массовыми праздниками  Советской России в 1917-1920 гг [11].

В постсоветской историографии оценки и мнения вновь переменились. Своего рода символом изменения отношения стала статья И. Н. Ерофеевой «Алтарь отечества двух революций»[12], содержащая резко негативные оценки религиозной политики эпохи 1793 и 1917 г.